СТОИТ ПОПЫТАТЬСЯ понять, почему это выдающееся эссе, сначала прочитанное в виде лекции в Оксфорде, затем перепечатанное в малоизвестном славистическом журнале в 1951 году, а затем переименованное и переизданное в 1953 году, пользуется таким большим успехом. и продолжительная загробная жизнь. Наряду с «Двумя концепциями свободы»1 различие между ежом и лисой оказалось неизменно плодотворным и использовалось в целях, о которых Берлин никогда не мог себе представить или задумать. То, что началось как игра в гостиной в конце 1930-х годов (студент Оксфорда познакомил его с мерцающим и загадочным предложением в греческом оригинале, а Исайя воспользовался им, чтобы разделить своих друзей на ежей и лис2), затем Берлин обратился к структурированию. идеи для великого очерка о Толстом. Теперь это вошло в культуру как способ классифицировать окружающих и задуматься о двух основных ориентациях по отношению к самой реальности. Дело не только в том, что лиса знает много вещей. Лис признает, что он может знать только много вещей и что единство реальности должно ускользнуть от его понимания. Важнейшей особенностью лис является то, что они примиряются с пределами своих знаний. Как говорит Берлин: «Мы являемся частью более широкой схемы вещей, чем мы можем понять. […] мы сами живем в этом целом и им и мудры лишь в той мере, в какой примиряемся с ним». 1 Еж не примирится с миром. Он не примирился. Он не может смириться с тем, что знает только много вещей. Он стремится познать одну большую вещь и стремится, не переставая, придавать реальности объединяющую форму. Лисы соглашаются на то, что знают, и могут жить счастливой жизнью. Ежики не успокоятся, и их жизнь может оказаться несчастливой. Берлин предполагает, что в каждом из нас есть элементы как лисы, так и ежа. Это эссе представляет собой беспрецедентный портрет человеческой разобщенности. Мы — разобщенные существа, и нам приходится выбирать, принять ли неполноту наших знаний или отстаивать уверенность и истину. Только самые решительные из нас откажутся довольствоваться тем, что знает лиса, и будут придерживаться уверенности ежа. Другими словами, это эссе выживет, потому что оно не просто о Толстом, оно обо всех нас. Мы можем примириться со своим «чувством реальности»2 – принять его таким, какое оно есть, жить жизнью такой, какой мы его находим – или мы можем жаждать более фундаментальной, единой истины, скрывающейся за видимостью, истины, которая объяснит или утешит.3